ЮЖНЫЙ КРАЙ неинтересно. З а к а т ъ . Помнишь, Дося, какъ годъ тому назадъ ты протянула мнѣ руки и съ такимъ прелест нымъ смущеніемъ го ворила: „М-іѣ кажется, что я всегда любила толь ко васъ; мечтала толь ко о васъ. Когда вы уѣхали въ Петер бургъ — я страдала. Зсе было темно и чувггв-вала, что изъ моей жизни ушло что-то очень хорошее и свѣтлое. Вѣдь, мнѣ такъ рѣдко приходилось знать счастье. Я пойду за вами всюду, если вы сами захотите этого“ Какъ мнѣ было хорошо, Дося. Тогда я обнялъ тебя и попѣлсвапъ какъ сест ру, какъ лучшаго друга Очевидно, мое сердце еще не устало вѣрить и надѣ яться. Потомъ я уѣзжалъ и пріѣзжалъ. У ѣ з жалъ отъ твоихъ печальныхъ глазъ и пріѣзжалъ къ глазамъ радостнымъ и сіяющимъ. Какой чудесной улыбкой ты встрѣчала меня! Мы присматривались другъ къ другу. Тогда мнѣ исполнилось тридцать пять лѣтъ. Меня утомили долгіе годы холод ной, одинокой жизни, утомили пустыя комнаты, фальшивая любовь отъ жен щинъ и безалаберная любовь къ жен щинамъ. Иногда, вечеромъ, возвращаясь домой, я почти нерѣшительно входилъ въ мои молчаливыя пустыя комнаты. Меня р а з дражалъ гулъ собственныхъ шаговъ и все, что попадалось на глаза въ каби нетѣ—столъ, диванъ съ брошеннымъ на немъ журналомъ, книжный шкафъ,— все имѣло печать какой-то длинной застоявшейся т о ски. Тогда я бралъ въ руки твой пор третъ, любовал ся твоимъ нѣж нымъ лицомъ и вотъ, въ моемъ мрачномъ каби нетѣ всходило маленькое солн Це. Предъ моими глазами все вдоугъ станови. лось мудрымъ, законченнымъ и прекраснымъ. Я захотѣлъ, Дося, того, о чемъ ты мнѣ го ворила. Я захо тѣлъ, чтобы ты пошла за мчою повсюду. Одна мысль сдѣлала мою жизнь р озо вой и молодой. Появились ж е ланія, когорыхъ Томскій университетъ. (По поводу 25-лѣтія со дня открытія). Жюль Кларети, извѣстный французскій литераторъ-журна листъ, бывшій долго директоромъ «Сотбсііе Franchise». Скончался 10 декабря на 73 году. давно уже не было. Я даже, кажется, началъ снова смѣяться. Я мечталъ о томъ, какъ мы вмѣстѣ бу демъ любоваться мі ромъ, будемъ радо ваться и восторгаться. Вѣдь, міръ, Дося, такъ необъятенъ и такъ прекрасенъ. Его отра женіе въ зеркалѣ на шей души чудесно, если только эта душа ясна, спокойна, не надломлена. Я и ждалъ отъ тебя этой ясности, этого покоя. Но понятно, что въ тридцать пять лѣтъ уже немного остороженъ, немного недовѣрчивъ. Я пріѣхалъ, я говорилъ съ тобой. Ты повторила мнѣ тѣ же очаровательныя слова, но я почувство валъ въ нихъ кг кое то странное утом леніе. Въ твоемъ голосѣ звучала неувѣрен ность, да и ты сама измѣнилась. В о з можно, ты почувствовала, какъ блѣдно проходитъ жизнь, рѣшила быть болѣе доступной, бопѣе грубой. Твои платья уже измѣнили своей прежней очарова тельной скромности, ты уже не прене брегала развлеченіями, которыя въ дру гее время тебѣ самой показались бы неинтересными и низменными. А главное, неувѣренность твоихъ словъ. Вѣдь, я, Дося, такъ много и часто зналъ въ жизни обманъ, ложь, фальшь; я зналъ даже влюбленные глаза, кото рые фальшивили: улыбки, которыя пу тались и лгали. Пожалуй, главное, что меня очаровало въ тебѣ, это твои .да* и „нѣтъ”, въ которыхъ я могъ уже не сомнѣваться. Это одно было исключи тельнымъ даромъ. И вотъ заколебались и твои „да“ и твои .нѣтъ*. Понимаешь— твои. Что же о с тавалось? Р азр у шалось самое главное. Какая была этому причина? Я не спрашивалъ тебя. Возможно, что тебя оскор било, что я не сразу пошелъ на встрѣчу твоему чувству. Возмож но, наконецъ, что тебѣ пока зался тяжелымъ мой рѣзкій, у ста новившійся х а рактеръ, или са мая моя жизнь п о к азалась слишкомъ безпо койной, неустой чивой. Не знаю. Вѣдь, иногда с а мая мечтатель ная дѣвушка въ Воскресенье, 29-го Декабря 1913 года. ИЛЛЮСТРИРОВАННОЕ ПРИБАВЛЕНІЕ КЪ No 11810. Выпускъ офицеровъ авіаціоннаго отдѣла офицерской воздухоплавательной школы со званіемъ военнаго летчика, съ ген. Нованько во главѣ. ,2 ЮЯІНЫЙ К концѣ концовъ стремится только къ уюту, къ тихому домашнему счаггью. Не знаю, но я уже не могъ сказать тебѣ рѣшитеіьнаго слова. Я сдѣлалъ мое лицо обычно покойнымъ, я не от крылъ тебѣ буою котсрая раздирала мое сердце. Я уѣхалъ такъ же, какъ уѣзжалъ раньше. Опять ничего опре дѣленнаго. Опять только друзья,—безъ будущаго. Однако, я жадно провѣрялъ свое впе чатлѣніе. Я хотѣлъ ошибиться. Я х о тѣлъ убѣдиться, что лучше Д ’си у меня не можетъ быть жены и друга. Вмѣсто втого я убѣждался въ обратномъ. Бы ло ясно, что ты отошла въ сторону, что твте чувство ко мнѣ было просто мечтой дѣвушки, котсрая столкнулась съ сильной, оригинальной личностью. Я пересталъ писать тебѣ. Но стран но,— я любилъ тебя, безумно любилъ. Все стало инымъ, а прошелъ только годъ съ того дня, когда ты сказала– „Я всегда любила только васъ*… пишу тебѣ изъ Аѳинъ, гдѣ живу уже мѣсяцъ Вѣроятно, не скоро, очень не скоро я вер-усь на родину Дальше думаю пошататься по Среди земному морю. Погрѣюсь въ Алжирѣ или Египтѣ. Зиму проведу частью въ Іерусалимѣ, частью въ И чдіи. Потомъ на остэовъ Яву. Тамъ все странно и интересно для нашихъ глазъ. Даже узорныя рукодѣлія Яаайскихъ женщинъ. Я много бродилъ въ прошлые годы, усталъ. Кажется, уже ничто не интересуетъ, — просто, я стараюсь обмануть себя… Такъ. Эту мою поѣздку, мою жизнь я называю зак агомъ солнца. Послѣдняя вспышка молодости и по слѣдній радужный обманъ похоронены вмѣстѣ съ тобой. Кто то позавидовалъ моему смѣху, и я уже не смѣюсь. Я, вѣдь, такъ вѣрилъ, что наша любовь кончится прекраснымъ, радостнымъ союзомъ. Такъ. Закатъ солнца. Я прощаюсь съ моею милой землей, которую такъ лю билъ. Съ моимъ солнцемъ, морями, горами, съ тѣнистыми садами, съ старинными чудесными городами. Они одни никогда не измѣняли, не фальшивили, не продавали. Не били мое бѣдное сердце. Они одни были вѣрными любовницами и несомнѣнными святыми… Не могу быть спокойнымъ. Не могу до конца писать это письмо безъ гнѣва, съ улыбкой взрослаго глупому ребенку. Довольно. Послѣднія слова должны быть до конца искренними. Помнишь мое письмо? Уѣзжая,я просилъ пріѣхать простить ся со мной. Я думалъ поцѣловать еще разъ мой послѣдній и самый злой об манъ. Я уже ни на что не надѣялся, проститься хотѣлъ. Только. Вспомни, что я писалъ: .Мнѣ холодно, очень холодно. Я ни какъ не могу согрѣться. Какое стран ное состояніе! У меня много любящихъ друзей. Я беру ихъ руки, пожимаю, за Воскресенье, 29-го декабря 1913 года. ЮЖНЫЙ КРАЙ. 3 Германская военная миссія, отправившаяся въ Константинополь съ ген. главѣ. Члены миссіи явятся инструкторами турецкой арміи. А. Л. Гранкинъ, редакторъ николаевской «Трудовой Газеты». (По поводу 30-лѣтія журналистской дѣятельности). глядываю въ ихъ глаза. Жадно стараюсь выпы тать у каждаго все ласковое, что онъ можетъ мнѣ дать, но ничто не помогаетъ. Холодно! Какой то дьявольскій морозъ въ триста градусовъ. Мо жетъ быть, ты, хотя бы изъ па мяти къ прошло му, на миі-уту протянешь мнѣ свою руку? Я уѣду спокойнѣе,я утихну. Я вьпе чусь. Мои п а з а еще останутся открытыми для міра. Такъ холод но, холодно, До ся. Ботѣзнь это и іи сумасшествіе? Я самъ боюсь отвѣтить на этоть вопросъ”. Ты отвѣтила .. Боже мой! Кто то н е здоровъ въ семьѣ „Не могу”. „Желаю всего добраго”. У кого то флюсъ… Старая прислуга ушла, не нашли но вой… Ха-ха ха! Ты могла написать еще эффектнѣй! „Понимаю твой ужасъ. Понимаю, что ты уѣзжаешь, возможно, навсегд . Но, видишь ли, у насъ испортился граммо фонъ… Я должна о немъ подумать. А потомъ платье. Я шью платье. Его нужно примѣрять… Какъ ®то неудач но и несвоевременно тебѣ стало х о лодно”. Господи, какая темнота, узость, не пониманіе’ Всѣ ваши чувства мнѣ кажутся т а кими же блѣдными, какъ зимнія гера ни на окнахъ. Какъ то въ Крыму я видѣлъ мощ ное дерево, повитое нѣжнымъ плюшемъ. Такой с іабый, та<ой зеленый пгю въ, который грѣлся на солнцѣ. А дерево, изъ года въ годъ, заглушенное этимъ слабымъ плюшемъ, потеряло питаніе, потеряло солнце и засох ю. Помню, меня охватила ярость, и я съ бѣшеной силой началъ срывать гибкія, ползучія вѣтви. Онѣ рвались, хрустѣли, падали на землю цѣлыми коврами, а я радэвапся и смѣялся. Вы такой же плющъ. Вы обвивае тесь незамѣтно, ласковэ, легко. И вдругъ теряешь силу, падаешь, зады хаешься, въ то время, какь вы только обогрѣвались на солнцѣ. Становишься ручнымъ, слабымъ неустойчивымъ. Н у«но изолировать себя отъ вашего вліянія. Спасать себя,— воина, повелителя и господина, безжалостно рвать первыя же змѣиныя нити первое плетеніе ва шего проклятаго плюща! Я не подумалъ объ этомъ. Я любилъ тебя честно. И вотъ ты оплела меня, обезсилила мои руки, мою гордесть, мою мысль. Какая то черная кровь заливаетъ сей часъ мой мозгъ,, приводитъ въ бѣшен ство. Ты оказалась хуже камня, потому что и камень я разбивалъ моей мыслью, моей волей. Впрочемъ, разбилъ бы и тебя, если бы не любилъ, не уважалъ. Понимаешь, хотѣлъ быть честнымъ?. Но вы къ этому не пріучены. Ваши „да* и нѣтъ* долженъ дѣлать самъ мужчина, не ожидая, пока они дико и нелѣпо бу дутъ формироваться въ вашей хаотиче ской лабораторіи. Къ чорту! Если мой стонъ, мое отча янное „холодно”, не разбудили тебя, токъ чему теперь всѣ слова? Я ихъ бросаю въ ту же холодную, тупую, черную яму. Пожретъ и не родитъ отголоска. А, вѣдь, я писалъ дѣвушкѣ… Дѣвушка. Благодарю! Корчусь отъ по клоновъ и признательности. Я знаю болѣе чуткихъ каменоломовъ. Болѣе нѣжныхъ татаръ старьевщиковъ. Болѣе понятливыхъ грузчиковъ въ портахъ! Мое сердце бо литъ. Оно, вѣ роятно, похо дитъ сейчасъ на какую нибудь кургузую ногу послѣ операціи. Но тише, тише… Если я брошу тебѣ въ лицо этотъ кровавый обрубокъ,— едва ли вздрогнешь, едва ли особенно смутишься. Это пустяки, что вы, женщи ны, жмурите гла за, когда увиди те у человѣка обрѣзанный п а лецъ. Ха ха ха! Горло перерѣ- Сандерсомъ (х ) во занное зато бу дете ворошить папкой! Сестры милосердія! Вы?! Не могу понять, кто первый это вы думалъ. Какой идіотъ, какой сумасшед шій могъ такъ нагло и подло солгать! Но тише, тише… Ты еще подумаешь, что я совсѣмъ заболѣлъ отъ любви, что на всей зем лѣ, во всемъ мірѣ ты единый центръ? О, нѣтъ! Есть очень много бслѣе серьезныхъ вещей. Поданныя во время свиныя котлеты, вечерній кофе со взбитыми сливками, Аѳинскій Партечонъ, золотисто-корич невая Аптерія, Александрія, пирамиды, томъ стиховъ, моя мысль, Аравія, Каль кутта, Ява, малахитовый океанъ! А можетъ быть, я лгу? Можетъ быть, я отдалъ бы всю эту землю, и это солнце, всѣхъ похороненныхъ и живу* щихъ боговъ за одну маленькую лю бовь,— одну любовь, имя которой в о рочается въ моемъ сердцѣ, качъ кли нокъ кинжала… „Маленькая любовь”,— какъ это тебѣ нравится? Давай вмѣстѣ похохо чемъ! И все таки мнѣ по прежнему хо лодно. Какъ страшно холодно! За это время я посѣрѣлъ, какъ камень; сжался и похолодѣлъ, какъ камень. Грѣетъ солнце, звенитъ людская рѣчь; суетится, шумитъ, сверкаетъ великолѣпная, безконечная жизнь, а я лежу неподвижно,— сѣрый, хо лодный твердый камень. Предупреждаю тебя,— это з-овѣщая сѣрость. Не вздумай ее зарумянить. Поздно. Наконецъ, замѣть, что я со всѣмъ не позавидую человѣ«-у, нашею котораго свалится такой сѣрый, при таившій камень. Итакъ, ты прочла. Впрочемъ, я не знаю. Прости, ради Бога,- вѣдь, это б е з совѣстно— отнимать столько времени на чтеніе письма. Отдохните, сестра милосердія. Есть дѣло важнѣе. Вотъ твой младшій братишка пэоситъ завести грам мофонъ. Пришла кухарка и проситъ са хара. А вотъ, кажется, звонокъ въ пе редней. Да, вѣдь, это принесли примѣ рить новое платье! Ахъ, какъ все это важно! Міръ, пожалуй, треснетъ, если ты не обратишь вниманія на всѣ эти событія. А тутъ вдругъ такое длинное письмо… Бѣги же скорѣй. О, сейчасъ я вспомнилъ твои велико лѣпныя слова: Декабря 1913 года. Новыя зданія ш і о л м о й авіаціонной і о л ы п І м м л р о -М и х а й л о п о м ъ лагевЪ. ,4 ЮЖНЫЙ КРАЙ. Воскресенье. 29-го декабря 1913 года. ПОСЛѢДНІЯ моды. Дневной туалетъ. Костюмы для катанья на конькахъ. Модное платье изъ шерстяной ткани краснаго цвѣта. „Желаю всего добраго”. Мои карандашъ чуть не сломался отъ хохота! Прощай. Больше никогда я не обезпокою тебя ни ласковыми, ни зльми словами. Я былъ и останусь гордымъ. Это ничего, чго тебѣ е больно, что всѣ мои слова провалились въ безот вѣтную яму. Здѣсь, подъ солнцемъ, моя душа на ливается лдомъ, она растетъ и крѣп неть, какъ какой-то таинственный ка меи-ый цвѣтокъ, Придетъ день, и тебя болѣе не бу детъ. Я не хочу этимъ сказать, что ты ум решь. Нѣтъ. Просто тебя не будетъ въ моей жизни. Ты не будешь сущестчі вать, какъ не существуютъ для меня касой- нибупь испанскій патеръ па жжская балерина или учтиво— красномордый пажъ изъ города Петербурга. Все, что было,— было моимъ. Ты сама была только выдумка, только форма, созданная мною. И когда эта выдумка погшнетъ въ моей мужской душь,— что же г станется въ живой жизни? Пр зщай. Сейчасъ я отправляюсь къ морю. Море… Солнце… Горы.. Они одни никогда не измѣняли, не фальшивили, не предавали. Они одни были вѣрными любовницами и несомнѣнными святыми… Фениксъ. * * * Я съ вами шучу, я смѣюсь, я болтаю. Но знаете-ль вы— что на сердцѣ моемъ? Но знаете ли вы— что отъ васъ я скрьваю И въ шуткахъ веселыхъ, и въ смѣхѣ пустомъ? Всѣ скажутъ, навѣрно— она шаловлива, А м огіе скажутъ —и даже пуста! Такъ час о смѣется, всегда говорлива, Всегда беззаботна и такъ весела!.. И пусть… Мнѣ не нужно, чтобъ вы признавали И умъ. и высокія чувства во мнѣ Чтобъ поняли душу и чтобъ угадали Тоску и страданья въ ея глубинѣ… Къ чему это знать вамъ? Вѣдь, слова участья Въ удѣлъ не дачо равнодушной судьбой. Вы рады,довольны, вы-баловни счастья. Какое вамъ дѣло до скорби чужой?! Пусть я только знаю. Глубокимъ томленьемъ Душа наболѣвшая вѣчно полна. Какимъ то же іаньемъ, какимъ то, стремленьемъ. Трепещетъ и бьется, вездѣ и всегда….. А вы не нужны мнѣ, какъ я не нужна вамъ. Пути наши разны, какъ души разны… Я съ вами смѣюсь, но смѣюсь я рыдая,. Чтобъ слелъ этихъ горькихъ не видѣли вы. Но, можетъ быть, встрѣчу я друга иного? Найду отголосокъ моей же души…. Онъ самъ разгадаетъ средь смѣха пустого, Страданья и чувства и мысли мои… М я. У Хармсовъ. Типографія «Южнаго Края», Сумская ул., домъ А. А. Іозефовяча. No 13.
