ЮЖНЫЙ КРАЙ Четвергъ, 7-го Августа 1914 года. НЕВѢДОМОЕ. „Расписаніе дачныхъ поѣздовъ, распи саніе дачныхъ!…”- звонко выкрикивали мальчишки на всѣхъ перекресткахъ. Утро яркое, радостное. Солнце золо титъ, молодитъ и угрюмыя лица, и тя желыя постройки, заглядываетъ въ окна, зоветъ на воздухъ. Геня бродила по улицамъ уже проснувшагося города. С го- вали трамваи, автомобили, гикали лиха чи, а въ ушахъ все же звенѣло: „Расписаніе дачныхъ поѣздовъ…” Какъ въ прошломъ году. Точно такъ. Тогда Геня съ Леономъ купили это рас писаніе и въ тѣни городского сада рѣ шали, куда бы имъ поѣхать. Это былъ особенный день. Такіе дни помнятъ. День, про который, если разсказывать, выйдетъ все такъ нелѣпо и, пожалуй, скучно, но безъ словъ это былъ день сказка. Поѣздка въ поѣздѣ создавала прелестную близость. А потомъ цѣлый день, до вечерняго поѣзда, въ лѣсу, въ избѣ какой-то бабушки. Вблизи рѣка, склоненныя надъ ней задумчивыя ивы… Это было въ началѣ ихъ встрѣчъ. Ле онъ былъ удивительнымъ человѣкомъ, гармоніей красоты, но Геня чувствовала, что этого не хватитъ надолго и порвала все очень быстро. „Оставь меня, я не хочу печали, Съ улыбкой на устахъ я умереть хочу. Любить меня — сумѣешь ты едва ли — Такъ лучше для тебя сейчасъ же я умру. “, написала она Леону, не то шутя, не то дразня, но больше видѣть его не за хотѣла. И вотъ, теперь… Такъ мучитель но захотѣлось воскресить то, что было въ такой же радостный свѣтлый день. Вѣдь ничего не измѣнилось, она вѣдь оставила его любящимъ ее, умоляющимъ вернуть ему его счастье. Въ самомъ дѣ лѣ–вѣдь, все можно вернуть, сейчасъ же, сію минуту. Геня сознавала, что дѣлать этого не слѣдуетъ, что за весь годъ по чти ни разу не вспомнила о немъ, на слаждаясь вихремъ свѣтско-богемной жизни… Но черезъ четверть часа она звонила по телефону. — Послушайте… мнѣ хочется, мнѣ хо чется туда, гдѣ мы съ вами были въ прошломъ году “…сказала она на вопросъ: — Кто говоритъ? Отвѣтомъ ей было молчанье. Генѣ ка залось, что она слышитъ біеніе его серд ца. Онъ узналъ ее, конечно, узналъ. Такъ говорить по телефону, не называя своего имени, говорить въ такой формѣ, точно они продолжали давно длящуюся бесѣду,— могла только она, Геня. – Это вы, Агнесса Павловна… Это вы… — Мы поѣдемъ, да?! Вы хотите шутить, вы хотите смѣяться, послѣ того, какъ… Но Геня перебила его. Глупенькій, кто проситъ его разбираться? Этого совсѣмъ не надо, точно за этотъ годъ что-ни будь должно измѣниться… — Будьте черезъ часъ на N – скомъ вокзалѣ. Встрѣтимся у кассы. За часъ надо было успѣть переодѣть ся, купить цвѣты, безъ которыхъ Геня никогда не бывала. Но все же она успѣ ла и вся въ бѣломъ, какъ фея, съ ли ліями въ рукахъ, къ назначенному вре мени подъѣхала къ вокзалу. У кассы встрѣтились. Онъ осунулся, глаза горѣли какимъ-то страннымъ бле скомъ, но жалости въ нихъ было боль ше всего, и Геня не могла только по нять: къ кому, за что? Мелькнула мысль: „Зачѣмъ она это сдѣ лала?”, но быстро исчезла. Они уже сидѣли въ купэ. Убѣгалъ го родъ, люди, жгучій воздухъ, показались поля широкія, задумчивыя. Открыли окно. — Агнесса, зачѣмь вы меня позвали?! Просто захотѣлось… И въ этотъ моментъ ей и въ правду показалось, что это „просто”. Ей было все равно, кто бы ни сидѣлъ сейчасъ рядомъ съ ней. По рывъ воскресить „все“–ушелъ. — Зачѣмъ она шутитъ? —думалъ Леонъ. Онъ хотѣлъ хотя бы у нея въ душѣ най- В О Й Н Группа офицеровъ Изюмскаго пѣхотнаго полна во главѣ съ командиромъ полна полковникомъ Медеромъ Ф(,т . Л. М. И ван ицкаго. ИЛЛЮСТРИРОВАННОЕ ПРИБАВЛЕНІЕ КЪ И? 12202 ,Ю Hi Н Ы Й К Р д и. ЮЖНЫЙ И Р А й. [етпергь, 7-го августа 1911 года. Четвергъ, 7-го августа 1914 года. Сэръ Эдвардъ Грей, .чилійскій минпсіръ иностранныхъ лѣлъ, олинъ изъ главныхъ дѣятелей сближенія между Англіей и двой ственнымъ союзомъ, горячій сто ронникъ вмѣшательства Англіи въ европейскую войну. Русскій посолъ въ Вѣнѣ, ген. Шебеко, подвергшійся на силіямъ сѳ сторо ны нѣмцевъ. ти проблескъ того, что уже похоронено въ немъ. Но не находилъ. И потому не понималъ ея поступка, казался самъ се бѣ жалкимъ и смѣшнымъ. Геня была молчалива, сосредоточенно смотрѣла въ окно, оглядывалась на каж дую хатку, словно хотѣла унести ее съ собой. Вотъ и станція, та самая маленькая, глухая станція. И сейчасъ же лѣсъ, про хладный, сумрачный. Они уже въ чащѣ, сидятъ надъ рѣкой, молчаливые, не на ходящіе словъ. Какъ вы жили, Геня? Многое, но не глубоко переживала, сказала, точно смѣясь надъ собой. И потомъ послѣ долгаго молченія: А аы? Леонъ поглядѣлъ печально. — Я не хочу лгать. Сначала было тя жело, потомъ я усиленно развлекался. Теперь же, Геня, все кончено. Я боль ше не люблю васъ. И вѣрно ужъ ни- ьогда никого не смогу любить. Сильное чувство, какъ и большое страданіе—на долго опустошаютъ душу. И туть страстно захотѣлось Генѣ дав но ушедшаго, хорошей ласки, милыхъ наивныхъ словъ, вѣчно старыхъ, изби тыхъ, но не пошлыхъ, потому что вѣчно катитъ море свои волны къ берегамъ, но одна не похожа на другую, каждая чиста и красива, какъ первая.. Потому что изъ нѣдръ моря идутъ онѣ. и слова любви, слова старыя, какъ міръ, изъ глубины души идущія всегда ясны и чисты. Но словъ этихъ не было у Леона. Солнце поднялось высоко, золотыя рѣс ницы его дрожали въ водѣ рѣки. Тихо, тихо было. И въ тишинѣ этой еще рѣз че выступала напряженность двухъ душъ. Пошли бродить по лѣсу, проходили по знакомымъ тропинкамъ. Или казались онѣ только знакомыми, какъ будто толь ко вчера разстались они съ ними. Но каждый думалъ про себя, не вспоминалъ, не спрашивалъ больше. И только послѣ долгаго— долгаго мол чанія, сказалъ Леонъ точно про себя: Геня, вы почти совсѣмъ не измѣнились, вы даже стали какъ будто лучше; но отчего умерло такъ въ моей душѣ все, отчего вы мнѣ чужая? Скажите мнѣ, кто это сдѣлалъ?… Не знаю, не знаю… говорила Геня. И вѣтки молодыхъ деревьевъ качали своими головками, повторяя: „Не знаю, не знаю..“ А старыя угрюмо хранили тайну. Изъ лѣса рано скрылось солнце. Бро сило прощальный взглядъ, перебѣжало быстро цѣлуя каждый лепестокъ, словно шаля, и ушло. Возвращались на станцію. Примирен ные, убитые однимъ чувствомъ. Геня про щалась уже изъ окна купэ съ лѣсомъ. Навсегда. Прощалась съ радостью сегод няшняго утра. И прислушивалась долго — долго къ пѣснѣ колесъ поѣзда: „ушла радость, Ушла радость”… Мигаютъ заброшенныя въ полѣ лачуж ки, а то вдругъ вырастетъ, какъ будто въ изумленіи остановившаяся женщина съ высоко поднятой юбкой, а около бо- 1-й ОТРЯДЪ ХАРЬКОВСКЩИНЫ КРАСНАГО КРЕСТА. Снимьи О.і и ,,Южнаго h’/і’іи” фот. „ ІІсеа.іъ” 1. Общая группа. ” отряда. 3. Сестры. Военные корреепо^ты ^^Ожнаго КРая . А. А. Станкевичъ (Россія). Н. Яворскій (Франція). А. Львовичъ (Россія). В. В. Шарковъ — В. Власовъ (Россія). Князь Г. Н. Трубецкой, назначенный русскимъ посланникомъ при сербскомъ дворѣ. Членъ Гос. Думы. А. И. Парчевскій, по слухамъ, арестоваи- ный и разстрѣлянный нѣмцами. соногій ребенокъ. Смотрятъ Генѣ вслѣдъ они, точно дивятся. И снова городъ, грохотъ, шумъ, но уже не ликующее, какъ утромъ. Только се годня утромъ… Издали показался бѣлый домъ, гдѣ живетъ Геня, Но она прощается раньше. Жметъ руку. Ни слова больше, и уста лой походкой идетъ къ себѣ. Умираютъ лучи догорающаго солнца, заливаютъ золотомъ сѣрую толпу, умира етъ свѣтъ дня, а съ нимъ утренняя мечта. И, когда наступаетъ душная ночь, про низанная сладостной ложью, — вся въ тоскѣ по свѣтлому утру, силится Геня понять невѣдомое. ІЭ. Гунлна Грейденбергъ 9 з ,4 ю к: н ы й край . Четвергъ, 7-го августа 1911 года. СОЛНЕЧНОЕ ЗА Т М Е Н ІЕ . 8 АВГУСТА 1914 Г. О Д И Н О Ч Е С Т В О . Поймете ли вы меня? Я увѣренъ, что одиночество вамъ представляется такъ: Угрюмый человѣкъ, съ недовольнымъ, скучнымъ лицомъ, сидитъ у себя въ комнатѣ. Тишина. Молчаніе. Только часы нарушаютъ это тягостное одиночество. Конечно, очень старые часы, которые стоятъ на каминѣ и тихонько, размѣренно постукиваютъ, Кажется, что это мимо крадется время и шумитъ своими костылями. Все это очень невесело, но все таки это не то, о чемъ я говорю. Самое страшное одиночество – въ толпѣ. Вы идете по улицѣ, которая вся шу митъ, вся движеніе и оживленность. Потокъ лицъ, потокъ разговоровъ и смѣха. Въ этихъ человѣческихъ, костяныхъ коробкахъ, покрытыхъ шляпами, котел ками, каскетками и цилиндрами, вьется, пестритъ и пѣнится безконечная мысль. Можетъ быть, сейчасъ мимо васъ про неслись геніальныя идеи, спрятанныя, какъ золото, въ своихъ костяныхъ ко шелькахъ. Море жизни, море мысли. А если бы громче забились всѣ эти сердца прохо жихъ, то вы почувствовали бы себя точно въ громадномъ часовомъ магазинѣ, гдѣ качаются и стучатъ тысячи маятниковъ. Но здѣсь у каждаго своя причина, свои чувства. Если бы имъ всѣмъ позволили хоть на минуту свободно и полно высказать свои чувства, то это была бы самая фантастическая картина. Земля задро жала бы отъ бѣшенаго хохота, невѣро ятныхъ проклятій, злобнаго хрипа, плещу щаго восторга и судорожныхъ рыданій. Какая мощная стихія жизни. Вы въ ней. Вы въ этой толпѣ. И все-таки оди ноки, безконечно одиноки. Можете закричать, можете зарыдать, броситься на колѣни, лицомъ въ зашар канную грязь тротуара, можете умирать отъ голода, выть отъ отчаянія, горя, и все таки эта живая рѣка потечетъ мимо. У каждаго такъ много заботъ о своей радости или о своемъ горѣ, что имъ некогда подумать о васъ, услышать или понять. Вотъ одиночество, о которомъ я говорю. Но вотъ, около васъ другой человѣкъ. Любимый, любящій. Здѣсь уже все вни маніе, весь слухъ направлены въ вашу сторону. Вы говорите, вы стараетесь передать то, чѣмъ вы живете, то, что васъ томитъ, или радуетъ. Вы подбираете самыя под ходящія слова. Но… они подобны стер тымъ монетамъ. Вѣдь, слова подобны проституткамъ, которыя служатъ всѣмъ. Поэтому они могутъ передавать только то, что обычно, обще, ординарно. Но если это ваше собственное, личное, нагорѣв шее именно въ вашемъ сердцѣ, то ничего, кромѣ безсилія, кромѣ булькающихъ звуковъ. Мы безконечно одиноки, потому что еще не найдены дороги, по которымъ одинъ человѣкъ могъ бы свободно подойти къ другому. Я очень хотѣлъ бы ввести васъ въ святилище, гдѣ мысли вспыхиваютъ, какъ свѣчи предъ лицомъ невѣдомаго и без. конечнаго Бога. Говорятъ, что съ каждымъ новымъ годомъ люди старѣютъ. Это неправда. Иногда всю жизнь, какъ молнія, оза ряетъ какая-нибудь гигантская или без умная мысль, словно взрывъ или пожаръ. Земля сдвинулась съ мѣста, небо стало инымъ. Невиданные горизонты, небывалое солнце. Такъ бываетъ. Это мысли, отъ которыхъ самые сѣдые волосы могутъ превратиться въ сверкаю щее молодое золото, самые утомленныя груди могутъ содрогнуться отъ яростнаго потока жизни. Годы безсильны, когда вы имѣете запасъ такого динамита. Я хотѣлъ бы разсказать вамъ объ этихъ пожарахъ, объ этомъ громѣ и землетря сеніяхъ, объ этихъ факелахъ и раска ленныхъ камняхъ, которые съ бѣше нымъ грохотомъ проносятся по человѣче скому небу,и тогда сердце бьетъ набатъ, какъ старый гигантскій колоколъ, и самое морщинистое лицо по-юношески свѣтлѣетъ въ пламени этихъ пожаровъ. Но словъ нѣтъ. Они затерты, они за хватаны. Они ковыляютъ на костыляхъ, въ то время, какъ мысль въ одну секунду переносится съ одного міра на другой… И со всѣмъ нашимъ гнѣвомъ, радостью, проклятіями, любовью, скорбью и пости женіями мы подобны звѣрямъ, запертымъ въ неподвижную клѣтку; мы подло, пре ступно и на вѣки осуждены на одино чество. Ал. Станкевичъ. Харьковъ. Типографія Товарищества А. А. Іосифовича «Юікиый Край», (..’умокая, Лё 13.
